Истории

 Миссия в Хиве

Вместе с отрядом возвращавшегося после неудачных переговоров в Хиве штабс-капитана Никифорова весной 1842 года в Оренбург прибыл посланник хивинского хана Аллакули Вансавай Набиев со свитой из шестнадцати человек. На это посольство хивинцев в Петербурге возлагались большие надежды, министр иностранных дел рассчитывал обсудить с послом пункты мирного и торгового договора и подписать «протокол о намерениях». Посольство встречали с чрезвычайной предупредительностью и сразу же, без раскачки, снабдив всем необходимым на дорогу, отправили в Петербург, куда хивинский посол прибыл 10 марта.

С Набиевым встретился министр иностранных дел России, граф Нессельроде, и вскоре последовала аудиенция у самого императора. Николай Первый, по свидетельству придворных хроникеров, «принял хивинского посла Набиева очень милостиво». После этого целых два месяца посла и его свиту развлекали, как могли, демонстрируя столицу и достижения России в различных областях. Набиев был совершенно покорен и раздавлен красотой и величием русской столицы, не стесняясь иногда раскрывать рот от удивления. Но серьезных переговоров не получилось: Набиев не был уполномочен принимать какие-либо решения без ведома хана, а так как телеграфного сообщения с Хивой не было и узнать мнение Аллакули по тому или иному вопросу не представлялось возможным, то обсуждать с послом проект договора посчитали лишенным смысла. Одарив «как положено» — часами, бархатом, атласом, тонким сафьяном и дорогой посудой, — 9 мая 1842 года Набиева и его людей отправили в Оренбург, решив доставить проект договора с особым русским посольством.

Это посольство возглавил еще один участник зимнего похода 1839 года полковник Данилевский. Он командовал авангардом отряда Перовского и при самых трагических обстоятельствах показал себя с наилучшей стороны, за что был удостоен ордена Св. Владимира 4-й степени с мечами и произведен в полковники.

В состав посольства вошли два военных топографа братья Зеленины, недавние унтер-офицеры, произведенные в офицерские чины за тот же зимний поход. Из гражданских лиц шли натуралист Баринер, письмоводитель и личный секретарь Данилевского коллежский регистратор Григорьев, были взяты также переводчик, караван-баши из степняков, а также двадцать казаков конвоя под командой хорунжего Кипиченкова. Наняли еще пятерых киргизов, в чьей верности не сомневались; эти киргизы хорошо знали степь и уже бывали в Хиве. Кроме того, к отряду присоединился приказчик Бочаров, неоднократно бывавший ранее в Хиве с товарами своего хозяина. Бочаров хорошо говорил на степных наречиях и по-узбекски, а самое главное — имел обширные и прочные связи в среде хивинского купечества. Бочаров имел при себе несколько верблюдов, груженных товарами. Весь же караван состоял из сорока верблюдов, тридцати пяти лошадей, из них двадцати восьми верховых под казаками и чиновниками; киргизы ехали на своих конях, и две лошади были выделены для кареты-ландо, которую везли хану в подарок.

На расходы посольству было отпущено пять тысяч червонцев. В эту сумму входили, по официальной смете, семьсот червонцев «на подарки сановникам хана» и тысяча «на экстраординарные расходы», то есть на взятки им же, — посольство готовили с учетом «восточной специфики» предстоящих переговоров. Кроме денег, запасли и другие подношения — хану предназначалось уже упоминавшееся ландо с откидным верхом, и к нему вели пару прекрасных английских лошадей в убранной серебром сбруе. Для него же везли бронзовые подсвечники, чаны, орган, запасы бархата и атласа. Для министров — тоже атлас и бархат, несколько золотых часов, а также изрядный запас сахарных голов — товара, особо ценимого и любимого хивинцами.

Посольство готовилось тщательно, целых три месяца, с самого момента отъезда из Петербурга посла Набиева. Данилевский должен был продолжить усилия Никифорова по определению границы России с ханством, проведя ее по реке Сыр, северному берегу Аральского моря и склону Усть-Урта. Одним из главнейших заданий миссии было составление и подписание формального торгового договора, которым русским предоставлялись права свободной торговли в Хиве, а русские купеческие караваны ограждались бы от набегов туркменских разбойников (всячески поощряемых хивинцами). Также Данилевскому было поручено вести переговоры об освобождении невольников, и в их числе полторы тысячи персов (об этом русских просило правительство Персии). Были даны посольству и секретные поручения. Они касались прежде всего ведения военно-топографической съемки не только пути до Хивы, но по возможности и самой Хивы, укреплений других городов и оазисов. Собственно, для этого и были к отряду прикомандированы военные топографы братья Зеленины. Конфиденциальная часть задания делала и без того непростую миссию дьявольски опасным предприятием. В Хиве понятие дипломатической неприкосновенности было весьма относительным. Поймай русских разведчиков хивинцы за сбором сведений, и тогда за жизнь всех участников посольства никто бы не поручился. История взаимоотношений с Хивой знала примеры, когда жизнь и смерть послов решались в зависимости от настроения вздорных властителей ханства.

* * *

1 августа 1842 года отряд Данилевского выступил из Оренбурга. Шли убыстренным маршем, невзирая на летнюю жару; на дневки не останавливались и многодневных привалов не устраивали; маршрут был таков: река Эмба, плато Усть-Урт и далее западным берегом Аральского моря. Вперед были посланы в Хиву гонцы, и, когда на 43-й день похода караван достиг пределов Хивинского ханства, на границе посла встретил почетный конвой, сопроводивший караван до Хивы, куда вошли 19 октября 1842 года. Миссию разместили в небольшом доме, стоявшем посреди сада; дом носил гордое название «дворца», хотя и состоял всего из нескольких комнат.

Отдохнув несколько дней, Данилевский стал добиваться встречи с ханом. Хивинский правитель несколько раз назначал и откладывал аудиенцию, и только 30 октября полковник, в сопровождении переводчика и ханского посланца в Петербург Набиева, оказался в покоях хана. Прием, оказанный Данилевскому, мало обнадеживал — хан был холоден и высокомерен.

Членов русской миссии представлял, называя чины и фамилии, казначей-мехтер. По протоколу восточной дипломатии первым делом были поднесены хану подарки. Он их принял, но даже не соизволил подойти к окну и взглянуть на ландо, поднесенное ему от имени русской короны. Хан сказал, что хочет вести переговоры, но не сейчас, а через некоторое время. Когда именно, он даст знать. На этом первая встреча Данилевского с ханом завершилась.

Посол убыл, огорченный холодностью и надменным тоном хана, и забыл приказать посольскому конюху, чтобы он объяснил придворным, как пользоваться ландо. Конюх же, опасаясь, как бы лошади не испортили торжественность официальной передачи подарка, взял да и поставил каретное колесо на тормоз. Когда же члены миссии, расстроенные приемом, удалились, он ушел вместе со всеми в посольский «дворец».

Между тем вокруг невиданного в Хива экипажа собрались чуть не все обитатели ханского дворца. Хан и его любимая жена сесть в ландо не решились. Для эксперимента сочли пригодными детей хана, усадили их и повезли по двору. Вернее, потащили, поскольку заторможенное колесо крутиться не хотело. Хивинцы о тормозах понятия не имели и поэтому решили пересилить строптивую повозку, добавив лошадей. Но тормоз был сработан на славу, и ландо еле двигалось. Так продолжалось, пока Данилевский не распорядился снова отправить конюха во дворец и тот все подробно растолковал тамошним служителям. После того как все тайны ландо были постигнуты, хан сел в открытый экипаж и торжественно проехал в нем по городу…

* * *

Покуда хан решал, когда он сможет вести переговоры, у русского посла началась дипломатическая рутина — прием гостей и сановников. Первыми с визитом прибыли восемь хивинских министров, заявившие, что пришли не по делам, а просто в гости. В переводе с языка восточной дипломатии это означало: «Подарки хотим получить». Гостей, приехавших верхами, в сопровождении мальчиков для услуг, провели в дом и принялись потчевать чаем. Чай подали в стаканах, и хивинцы не знакомые с этими предметами, пить не смогли и только обожгли себе руки. Тогда Данилевский как тактичный хозяин вылил свой чай в блюдце и стал прихлебывать его «по-купечески»; господа министры поспешили последовать примеру господина русского посла. В последующие посещения министров поили из чашек, которые посольство прикупило у Бочарова; среди его товаров всегда находилось все нужное для подарков: ситцы, трубки, ножи и прочее.

После чая подали фрукты и сладости, и лишь затем господа министры получили вожделенные дары. Каждому достался дорогой нанковый халат, кусок сукна, кинжал кавказской работы в серебряной оправе, фунт чая и небольшая, фунтов в десять, сахарная голова. «Ко всем прочим подаркам они отнеслись со спокойствием восточных человеков, — записал один из участников посольства, — но, увидев сахарные головы, они повставали со своих мест, выражая знаками свое удовольствие. Это было сигналом того, что они премного довольны господином послом, что люди они воспитанные и желать большего уже не могут!»

Когда же делегация посольства — Данилевский, топографы Зеленины, хорунжий Кипиченков, натуралист Баринер — стала наносить министрам ответные визиты, ее принимали весьма скромно: угощение состояло из чая и сушеных фруктов. И никаких подарков. Со всей очевидностью стало ясно, что одаривающей стороной в этих переговорах будут русские.

Обмен визитами как будто изменил дело к лучшему: 10 ноября хан вновь принял Данилевского и эта аудиенция заметно отличалась от первой. Хан был милостив и ласков с послом, но, сказавшись нездоровым, сам переговоры вести не соизволил и поручил их своим министрам.

После этого начало твориться странное: министры приходили в миссию, много пили чаю, охотно говорили на любые темы, кроме тех, что могли продвинуть ход переговоров, при этом исправно получали «свои» подарки. Данилевский, видя такое положение дел, стал всерьез тревожиться, хватит ли у него тех подарков? В конце концов он решил взять быка за рога и предложить министрам заняться проектом договора между Россией и Хивой. Но тут, как назло, министры вовсе перестали являться! Причина этого была непонятна и настораживала, а 22 ноября поползли по городу слухи, что хан Аллакули, с которым начинали переговоры и которому дарили злополучное ландо, уже несколько дней как умер, а Хивой правит совсем другой хан.

Вскоре слухи подтвердились. Тайну из смерти хана устроил мехтер. О том, что прежний властитель переселился в сады Аллаха, знали только несколько его ближайших и верных слуг, остальные считали, что хан болен и просто не показывается на люди из-за болезни. Мехтер же, как только Аллакули умер, тут же распорядился тайно послать гонца в Хазарасп, к старшему сыну и наследнику хана, чтобы он спешно прибыл в Хиву и занял престол. Сделано все это было из опасения, что дяди наследника, родные братья хана, узнав о случившемся, могут попытаться узурпировать власть и тогда в государстве начнется резня, как это уже не раз бывало.

Наследник прибыл глубокой ночью, и только когда он уже воцарился, народу объявили о смене правителя. Но даже после того, еще целый месяц, отряд стражников из двух сотен отборных головорезов, туркмен-иомудов, служивших в ханской гвардии, охранял ворота, ведущие в крепость, в которой располагался дворец хана.

Хивинским ханам, видимо, повезло с первым министром, он был мудр и верен им. Впрочем, верность эта была порождена скорее желанием оставаться теневым кукловодом при меняющихся куклах, всегда и всем быть нужным, как и подобает умному царедворцу.

Новый хан к русским был настроен плохо. Он долго откладывал прием, а когда наконец принял Данилевского, то держался еще холоднее и заносчивее, чем его предшественник в первую встречу. Однако подарки принял, и это вселило некоторую надежду. Но надежда надеждой, а члены посольства не могли не заметить, что отношение к ним резко изменилось. Их даже стали безнаказанно задирать во время походов в торговые ряды. Чувствовалось, что атмосфера вокруг посольства сгущается.

В один из тревожных вечеров, когда напряжение достигло предела и участники миссии, удвоив караулы и держа наготове оружие, ожидали нападения, в дом, где расположилось посольство, пришел необычный визитер. В Хиве этот человек пышно назывался «министром ханской артиллерии»; звали его Сергей-ага. Господин министр артиллерии был по происхождению чистокровный русский, привела его в эту раскаленную солнцем страну удивительная игра судьбы.

Сергей-ага в прежнее время служил на Кавказе фейерверкером горной батареи. По его собственным словам, однажды он повздорил с батарейным командиром, не стерпел нанесенной обиды и по горячности убил его. Понимая, что военный трибунал не помилует за убийство офицера, он сбежал в горы к чеченцам, которые таких, как он, проливших кровь своих, принимали охотно. Но Сергей, опасаясь того, что его и здесь рано или поздно достанут, в горах не задержался, а пошел дальше, в Персию. Но между Россией и Персией давно уже были заведены дипломатические отношения, и русские могли потребовать его выдачи, как обыкновенного уголовного преступника. Не желая подвергать себя риску, в 1830 году беглый фейерверкер с караваном пришел в Хиву. Здесь он какое-то время едва поддерживал свое существование, пока однажды не увидал пушки, лежавшие у стен ханского дворца без всякого употребления сотню с лишком лет. Эти орудия достались хивинцам в качестве трофея при разгроме отряда князя Бековича-Черкасского, в 1717 году, но так как среди них не было ни одного человека умевшего управляться с артиллерией, пользы от них никакой не было. Сергей, добившись встречи с хивинским куш-беги — военным министром, заверил его, что сможет исправить эти орудия и управлять их огнем. Дело тогда шло к войне между Хивой и Бухарой, и ему дозволили попробовать.

По указанию Сергея хивинские мастера сделали к пушкам новые лафеты, отлили ядра, порох закупили у англичан, сгоняв караван в Афганистан. Расчеты артиллерийской прислуги Сергей учил сам. Все эти приготовления сумели сохранить в тайне, и, когда война началась, бухарцы не подозревали о том, что хивинцы обладают артиллерией. В ходе решающей битвы бухарские всадники погнались за притворно отступавшим противником, конная лава которого неожиданно разделилась на две части и ушла в стороны, а прямо перед атакующими остался в поле Сергей-ага со своими пушками. Командуя огнем антикварной полубатареи, он расстрелял наступавшую плотным строем бухарскую конницу картечью и заставил ее позорно бежать. Успех был полный!

После этого случая Сергей вошел в особую милость у хана и стал «министром артиллерии». Он женился на русской девушке, полонянке, украденной киргизами откуда-то из-под Оренбурга, а когда первая жена умерла, хан, в знак своей особой милости и благоволения, дал ему в жены чистокровную хивинку из хорошей фамилии. Случай небывалый: прежде все нехивинцы, состоявшие на службе у хана, женились на пленных персиянках и русских, покупаемых у оренбургских киргизов. Сергей обжился в Хиве, построил дом на манер русской избы, только из камня, с лавками, полатями и русской печью. В углу у него висели иконы, привезенные из Оренбурга хивинскими купцами. Он даже приладился гнать водку из винограда. Этой водкой и русскими пирогами с начинкой он не раз потом угощал членов миссии, но в тот вечер Сергей-ага пришел без пирогов, с дурными вестями. Спешившись, он вошел в дом, по-русски поздоровался, потом попросил всех удалиться и, оставшись с глазу на глаз с Данилевским, сообщил ему, что посольству готовится участь отряда Черкасского: во дворце состоялся совет под председательством хана и на нем предлагали истребить русских. Против выступили только он и, что самое важное, мехтер. Поэтому нападение пока отложено. Сергей-ага не называл способов спасения, не давал советов, он и так рисковал, выдавая эту тайну. Впрочем, выдавал ли? Тайну ли? Возможно, премудрый мехтер просто организовал «утечку информации», чтобы посмотреть, как поведут себя русские? Серьезные ли они партнеры для переговоров, уверены ли в себе? Если побегут, испугавшись, значит, их и бояться нечего, за ними нет реальной угрозы ханству — стоит ли тогда подписывать договоры?! Далеко в степи не уйдут! А если они люди серьезные и действительно сильные, то тогда…

Сейчас, по прошествии стольких лет, не имея под руками документов, можно строить какие угодно версии. В пользу того, что все это было игрой, говорит лишь то, что все дела в Хиве решал мехтер: вздумай он истребить русских, никакие министры ему для совета не понадобились бы, включая уважаемого министра полубатареи. Сергей-ага так прямо и сказал Данилевскому, что мехтер Я куб-бай, казначей ханства, управляет государством. Что же касается других сановников, то куш-беги, первый министр, — тоже влиятельный человек, он решает, кто достоин предстать пред светлы очи хана. Сборщик податей ходжеш-мегрем уже стар; когда-то он был любовником отца Аллакули, хана Мухам мед-Рахима, и веселым собутыльником самого Аллакули, с которым они на пару упивались до полного безобразия. У покойного хана был русский раб Федька из астраханских мещан, он выучил хана говорить и читать по-русски, а заодно приохотил его к пьянству. Веселая компания собутыльников управляла Хивой, и в прежние времена ходжаш-мегрем многое значил, но теперь старик не имеет реальной власти. В серьезные политические интриги он не вмешивается.

Опасен был, по словам Сергея-аги, диван-беги, которому формально подчинялся и ходжаш-мегрем: он был важным лицом в Хиве, так как ведал сбором пошлин с купцов, приходивших в Хиву, и попутно занимался всеми иностранцами. Диван-беги был человеком хитрым. Русских он не любил, противился выдаче пленных и поступался своими взглядами только по своему редкостному корыстолюбию, когда ему подносили дорогие подарки. Диван-беги на этой почве не ладил с мехтером Якуб-баем, который ведал внешними сношениями. Якуб-бай же относился к русским если не с симпатией, то с доброжелательным интересом, не упуская случая поближе познакомиться с обычаями и нравами северных соседей. Мехтер был, как, во всяком случае, считал Сергей-ага, более других расположен к русским.

Относительно нового хана он рассказал, что тот, хотя и неопытен, пытается во все вникнуть самостоятельно, но влиянию мехтера подвержен, памятуя о том, что существуют еще несколько реальных претендентов на престол. Его отца Аллакули дед Мухаммед-Рахим поначалу вовсе не хотел делать наследником: он желал, чтобы власть наследовал его второй сын Рахманкули, но изменил это решение под влиянием самого почтенного из родственников хана, старейшины рода. Тот сумел убедить хана назначить наследником Аллакули — тогда еще веселого пьяницу и сладострастника, имевшего, помимо шести жен, массу наложниц, а также целый гарем из любовников-тюклюбов. Рахманкули выделили во владение Хазараб, поручив сбор податей и охрану этой провинции от набегов. Он, уже видевший себя ханом, считал, что ханство у него просто украли, и не выказывал брату ни малейшего уважения. От него исходила постоянная угроза хивинской власти, тем более что ему было на кого опереться — покойного Аллакули недолюбливали многие…

Рассказы «министра артиллерии» о положении дел в ханстве и расстановке придворных сил помогли Данилевскому сориентироваться в ситуации и предпринять нужные действия. Проводив гостя до порога, полковник распорядился немедленно собрать совет, на котором решили отбиваться до последнего и в плен не сдаваться, ибо попавших в плен здесь казнили жестоко, об этом они были наслышаны. Из состава миссии отсутствовал лишь топограф Зеленин-первый: он, переодевшись в простое платье, отправился под видом помощника с приказчиком Бочаровым в разведывательный рейд по городам и оазисам ханства, дабы произвести тайную съемку путей и местностей, окружавших Хиву. За разведчиком отправили нарочного, киргиза, пришедшего с посольством из Оренбурга.

Сам же Данилевский, решив действовать на опережение, прежде чем узбеки договорятся между собой, отправился, несмотря на поздний час, к мехтеру Якуб-баю. Едва явившись в дом мехтера, он тотчас был принят (еще одно очко в пользу версии о тонкой игре мехтера — он ждал посла той ночью). После первых взаимных приветствий Данилевский прямо спросил: следует ли посольству ожидать дальнейших переговоров с хивинцами и подписания совместного договора или, имея в виду явные попытки уклонений хивинских властей от ведения переговоров, признать их неудачу и ехать восвояси? Если его последнее предположение верно, то посольство выступит из города уже завтра.

Мехтер отвечал, как и положено восточному дипломату, уклончиво. Он сетовал на неопытность молодого хана в межгосударственных делах, на разногласия в среде его новых советников по поводу переговоров с русскими. Послу предложили выпить чаю, а слугам было приказано послать за министрами. Когда господа министры прибыли, Данилевский повторил ранее сказанное мехтеру и добавил: «Когда мы, русские, шли к вам, то умерший хан Аллакули выслал на границу Хивы для нашей встречи и охраны особый конвой. Теперь же, когда мы будем возвращаться назад, я попрошу вас передать хану мое почтительное заявление, что никакая охрана нам не нужна. Объявляю вам именем Великого Белого Царя, что если кто-нибудь в Хиве позволит себе не только напасть на нас, но даже просто оскорбить нас, то от всего вашего ханства не останется камня на камне. Помните, что русские послы у вас в гостях уже четвертый раз, дорогу к вам теперь хорошо знают и что если русские придут с оружием, то вам уже не удастся обмануть их теперь так, как ваши деды обманули князя Черкасского!»

Этой мужественной речи оказалось вполне достаточно, чтобы господа министры заговорили другим тоном. Все стали наперебой уверять Данилевского в своем миролюбии и желании вести переговоры до конца. Данилевский подвел итог встречи, заявив: «Завтра до полудня я буду ждать вас всех у себя для дальнейшего ведения переговоров. Если до полудня вы не появитесь, в тот же день я выступаю обратно в Оренбург».

Вернувшись в посольство, Данилевский рассказал своим соратникам о разговоре с министрами в доме мехтера и приказал готовиться на всякий случай к выступлению в Оренбург. На следующий день, когда сборы в дорогу были в самом разгаре, к посольству подъехали все восемь министров. Их приняли вежливо и почтительно, проводили в дом, предложили чаю, после чего начались переговоры…

* * *

Данилевский отлично понимал, что сам факт переговоров и даже успешный их ход ничего не значат, пока не выскажет своего мнения хан. К тому же среди поручений миссии были и такие, которые исполнить можно было, только встречаясь с ханом лично. И полковник добился аудиенции у хана, который на этот раз принял его гораздо любезнее и в знак своего расположения предложил Данилевскому сесть на специально приготовленный для него табурет.

Беседа проходила довольно гладко, но, когда речь зашла о пленных персах, хан придал лицу особую твердость и наотрез отказался обсуждать этот вопрос, заметив, что России не следует вмешиваться в дела Хивы и Персии. Последовал отказ и на просьбу русского правительства об основании в Хиве постоянного русского агентства. Таким образом, эта встреча положительных результатов не принесла. Гораздо удачнее шла подготовка торгового соглашения: к 25 декабря документ был подготовлен. В нем оговаривалось право беспрепятственного прохода русских купеческих караванов в Хиву и обратно, причем правительство Хивы брало на себя обязательство защищать эти караваны от нападений разбойничьих шаек туркмен-иомудов и подвластных Хиве киргизов. Также хивинцы обязывались всячески пресекать нападения на русские рыбные промыслы, расположенные на побережье Каспия, захват в плен и продажу в рабство рабочих этих промыслов. Русским купцам предоставлялось право торговать не только в Хиве, но и в Ургенче, Хазараспе и в других городах ханства, а хивинские купцы, в свою очередь, могли свободно торговать в России; в Оренбурге — на Меновом дворе и в Караван-сарае — для них отводились особые места и помещения.

Важным успехом этого договора для русской стороны можно было считать определение границы России и Хивы по линии Усть-Урт, Сырдарья, северный берег Аральского моря. Однако все попытки Данилевского добиться того, чтобы в Хиве постоянно действовал если не дипломатический, то хотя бы торговый агент, не увенчались успехом.

Подписание договора сопровождалось некоторыми приключениями, весьма характерными для ведения дел на Востоке. Во-первых, хивинские министры, которые должны были поставить свою подпись, оказались неграмотны. Во-вторых, когда это препятствие было преодолено — подписи решили заменить печатями, — они опять стали тянуть время, чтобы получить побольше подарков от русских. Тогда Данилевский, у которого запасы подарочных предметов стремительно истощались, пошел на хитрость. Как-то во время очередного совместного чаепития он сказал министрам, что, затягивая с подписанием договора, они тем самым лишают его удовольствия сделать каждому из них особый подарок в память о столь важном событии. С этими словами Данилевский извлек из шкатулки несколько золотых карманных часов, осыпанных драгоценными камнями. Такие часы специально заказывали в Женеве, с учетом восточных вкусов, на случай поднесения подарков азиатским гостям во время их визитов в Петербург. Часы моментально сделались сладкой мечтой хивинских министров, но при этом они продолжали странно тянуть время, словно растягивая удовольствие от предвкушения редкого подарка.

Данилевский терзался догадками, не в состоянии разгадать причину: то ли министры готовили очередную азиатскую каверзу, то ли намекали, что такого подарка за подписание документа будет мало! За консультацией он обратился к Сергею, который после той памятной тревожной ночи, когда он явился с предупреждением о грозящей посольству опасности, стал бывать в миссии часто и рассказывал о ханстве и его столице немало любопытного.

* * *

Из рассказов Сергея выходило, что приближенные хана имели в Хиве огромный вес. Напрямую к хану обращаться никто не смел. Все просьбы подавали мехтеру, а если его не было, то куш-беги, который почти неотступно находился у входа в ханские покои. Обычно эти высшие чиновники разбирали дела спорящих, стремясь добиться примирения, и в случае успеха брали с тяжущихся клятву, что об их споре не узнает хан. Разумеется, «за труды» обе стороны «благодарили» придворных «миротворцев». За особую мзду можно было принести жалобу хану и даже вне общей очереди, а для особо сложных случаев был предусмотрен суд кази — духовного главы мусульман в Хиве. При рассмотрении дела необходимо было представить двух свидетелей. Благодаря этому правилу в Хиве существовал целый институт «лжесвидетелей», которые кормились свидетельствованием того, чего сроду не видели и не слышали.

В каждом городе ханства имелись свой старейшина и судья, могущий принимать решения местной значимости и вершить суд по не самым важным вопросам. Свободных за воровство вешали, но только по приговору, вынесенному самим ханом. Рабов за воровство наказывали владельцы сообразно своему желанию. За троекратную попытку побега невольников сажали на кол.

За соблюдение порядка на улицах отвечал начальник городской стражи. Подчиненные ему стражники отлавливали на улицах городов пьяных и волокли в зиндан, а потом наказывали — обычно били палками перед ханским дворцом, при большом стечении людей. За прелюбодеяние женщину наказывали смертью, но только после принесения ее мужем официальной жалобы.

В Хиве существовало подобие комендантского часа: ночью жители могли ходить по улицам только в определенные часы, когда нужно было идти в мечеть. В иное время ночных прохожих стражники арестовывали и вели в караулку, чтобы утром разобраться: кто такой, почему шляется по ночам? Если задержанный говорил, что он раб, посланный господином по срочному делу, его обычно отпускали. Что любопытно, запрет на проход по городу ночью существовал только в Хиве, в остальных городах ханства люди могли ходить по ночам сколько угодно.

Когда Данилевский обратился с мучившими его вопросами к такому знатоку хивинской жизни, как Сергей-ага, тот успокоил посла, пояснив, что министры уже давно бы подписали все бумаги, да вот боятся только, что посол их надует и часов после подписания не даст. «Они бы хотели получить часы еще до подписания бумаг, чтобы уж надежно было», — сказал «министр артиллерии». «Я-то не обману! — воскликнул Данилевский. — Но им я как раз опасаюсь верить — ну как они часы возьмут да опять начнут тянуть?! А у меня уже в запасе, кроме нескольких голов сахару, ничего не осталось!» — «Нет! — уверенно опроверг его сомнения Сергей. — Они, получив часы, обмануть побоятся! Вы тогда можете пожаловаться на них хану, и тот все равно заставит их подписать договор, а часы заберет себе. Им от этого выйдет один убыток. Так что не беспокойтесь, господин полковник, — подпишут, как миленькие!»

Данилевский прислушался к мнению знающего местные порядки человека и в тот же день произвел последнюю раздачу подарков. Утешенные в своих подозрениях господа министры, получив часы, сразу приложили печати к бумаге, а 27 декабря 1842 года к договору была приложена государственная ханская печать. Словно камень с плеч свалился у полковника Данилевского — важнейшая часть официального задания была выполнена!

* * *

Но, как мы помним, помимо официального задания посольству был поручен ряд тайных дел. Роль разведчика, нелегально собирающего информацию о Хивинском ханстве, была возложена на офицера-топографа Зелинского-первого. Малейшая неосторожность, один неверный шаг могли стоить жизни не только самому отважному офицеру, но и, пожалуй, всему посольству. За русскими крепко следили соглядатаи. Правительство Хивы совершенно справедливо опасалось, что русские, найдя надежный путь через горы и пустыни, проложат по ним маршруты для войск и тогда ханство падет. Единственным «настоящим оружием» против притязаний Российской империи у хивинцев были огромные, пустынные, труднопроходимые пространства, отделявшие их от России; они делали ханство неуязвимым и позволяли ему столь дерзко вести себя с великой державой. Выбить из рук давнего противника его заветные козыри, найти надежные пути к ханству — такая задача ставилась перед всеми разведчиками, ходившими в Хиву.

Издай книгу по-новому в Delibri

Всё са­мое нуж­ное, чтобы вы­пу­стить книгу на ры­нок всего за 45 000 руб­лей.

ПОДРОБНЕЕ

PUBLISHME.RU

РЕКЛАМА

Чтобы обмануть слежку, Зеленину приходилось пускаться на разные хитрости. Ведя топографическую съемку самой Хивы, он, выйдя из посольского дома, шел первым делом на ближайший базар, покупал там большую дыню и с нею в руках шел неспешно, как бы прогуливаясь, по улицам города. Зеленин немного говорил по-узбекски; притворившись заблудившимся, он расспрашивал у уличных торговцев: как называется эта улица? вон тот арык? сад? Расстояние до объектов он мерил шагами, а полученные таким образом сведения выцарапывал ножом на дыне. Вернувшись с такой прогулки в посольский дом, он переносил «дынные заметки» на бумагу, а дыню съедал, в чем ему охотно помогали сослуживцы.

Игра была тонкая, требовавшая большой фантазии и умения общаться с чужим народом. Не все было просто и гладко, и несколько раз Зеленин был в шаге от разоблачения и гибели.

Как-то раз, когда он шел с очередной дынькой в руках и делал свои пометки, его окликнули по-русски. Зеленин обмер; оглянувшись, он увидел татарина, уроженца Оренбурга, служившего в тамошней гарнизонной команде, а потом дезертировавшего и осевшего в Хиве. В Оренбурге он видел Зеленина на улице и не раз приветствовал при встрече как нижний чин офицера, а потому и запомнил. Дезертир обзавелся в Хиве семьей и домом, куда и пригласил повстречавшегося «земляка». Отказываться Зеленин не стал. Его встретили радушно, угостили чаем, просили заходить еще, но топограф побоялся повторить визит. Соседи татарина поглядывали на него с угрозой, а дом стоял на самой окраине, в балке, мало ли что могло случиться…

Зато татарин стал часто наведываться в посольство. Ничуть не опасаясь своего дезертирского прошлого, он пытался наладить с членами миссии «выгодные дела». Люди, пришедшие с посольством, были в основном молодые здоровые мужчины, а татарин в Хиве промышлял сводничеством и рассчитывал найти среди русских щедрую клиентуру. Но он немного опоздал: место поставщика «интимных радостей» при посольстве было уже прочно занято семьей садовника-перса при посольском «дворце». Стоило только кому-нибудь из членов миссии пожелать, как с наступлением темноты жена садовника доставляла в сад женщину, о внешности которой можно было только гадать, поскольку на ней была чадра. Стоило все удовольствие полуимпериал. По желанию персиянка могла привести и несколько таких разом. Жена садовника уверяла, что таинственные гостьи — это вдовые жены умершего хана Аллакули; дескать, при новом правлении несчастных попросту забыли…

Вполне возможно, сводница врала и на самом деле «забытые розы ханского цветника» никакого отношения к ханскому гарему не имели, а посылались теми, кому было поручено присматривать за посольством. Ведь хивинцы тоже, наверное, интересовались, что происходит внутри миссии, а тут такой удобный случай…

* * *

Когда стараниями Зеленина съемки Хивы были закончены, решено было заняться тем же в других городах ханства; здесь незаменимым человеком оказался приказчик Бочаров. Этот предприимчивый коммерсант уже расторговался в Хиве и теперь снаряжал караван из нескольких верблюдов для коммерческого тура по городам ханства, где у его хозяина были деловые партнеры, а у него самого много знако