Лидия Евгеньевна Валидова

С продовольствием в Москве и Серпухове было отчаянное положение, не было топлива. Москва была пуста, автобусное движение замерло. Я пыталась выбраться домой, но было трудно. И только в 1919 году я выбралась оттуда.

Почти 3 года не была на родине. Вот Алатырь, а там Анастасово, где жила Лиза с семьей. При встрече увидела очень постаревшую сестру и выросших племянников. Спросила про старшего племянника Волю (?), почему его нет? Сестра удивленно посмотрела на меня: "Воли-то уже нет на этом свете, разве мы тебе не писали?" Это известие меня убило. Воля мне был также близок, как и родной брат. Я несколько дней находилась под этим впечатлением, глядя на карточки, где он лежал в гробу, я безутешно плакала. Узнала и многое другое, что происходило в мое отсутствие. Воля умер, когда он был на третьем курсе университета, от сыпного тифа, который закончился гангреной ноги. Умер в университетской клинике, и врачи прохлопали, не углядели раньше. потом поехала к маме и брату Пере; там, с дорогими мне людьми, нравственно и физически поправилась.

В селе мало, что изменилось, только с южной стороны не было уже видно поместий, окруженных когда-то садами: всё было голо, имения сожгли, а хозяина этого дома, преподавателя гимназии, убили; остальные члены семьи были неизвестно, где.

Мама с Перой жили в домике, построенном братом Васей. Нужно было мне где-то устраиваться работать, мама просила поближе к ней, а поближе - значит быть сельской учительницей или библиотекаршей. Я поехала в Анастасово к сестре Лизе посоветоваться. Ее старшая дочь Лида после смерти брата Воли поступила было в университет, но пробыла там недолго: смерть брата произвела на ее впечатлительную натуру громадное впечатление и она оставила университет.  Узнав, что я думаю где-либо устроиться, она предложила мне идти с ней в Алатырь в О.Н.О. , просить места чтобы вместе работать (Алатырь 50 км от Анастасово). 

Надели мы с ней лапти и рано утром отправились туда. В дороге нас застал дождь, мы очень промокли и устали, измученные, остановились на постоялом дворе. На утро пошли в О.Н.О. , мы просили нас устроить в Напольном, где жил Вася с женой. Они дали назначение: Лиде - учительницей, мне библиотекарем, а Ниночка, жена Васи, там уже учительствовала.

С сентября стали работать в Напольном: Ниночка с Лидой в школе, я в библиотеке, работы мне было немного, я помогала по дому. С Лидой мы спали в маленькой комнатке, по вечерам много говорили о жизни. Лида была очень умная, вдумчивая девушка, напоминающая собой таких людей, как Гаршин, Надсон (?). Она почему-то стала прихварывать: вдруг поднимется температура чуть не до 40, и держится 3-4 дня, потом опять все нормально. 

Нас это стало беспокоить, поехали в Анастасово, там Дмитрий Васильевич и Лиза пригласили на дом старого врача Семена Алексеевича; он долго выслушивал и, наконец, сказал, что у нас, вероятно, малярия, назначил мышьяк и еще что-то, не помню. Мышьяк нужно было впрыскивать, больница от нас 10 километров. С.А. научил меня это делать. Мы опять поехали в Напольное продолжать работу. Я делала уколы, а Лиде становилось все хуже и хуже.

Однажды она мне сказала: "Давай напишем письмо Шуре Поспелову". Наш общий двоюродный брат. Написали ему, где мы работаем, немного намекнули о болезненном состоянии Лиды. Вскоре Лиде совсем стало плохо, и ее отправили домой. Я осталась в Напольном.

прошло недели две. Вечером я была в школе на репетиции, вдруг ко мне подходит сторожиха и говорит, что меня спрашивает какой-то молодец. Я вышла в коридор и увидела Шуру, который приехал на лошади к нам (расстояние 60 км). Я очень ему обрадовалась, он спросил о Лиде. Придя домой, я ему все рассказала. Он очень опечалился и попросил меня сейчас же с ним ехать в Анастасово. Темно, часов 6 вечера. Приехали мы туда около 8 часов. 

Лида была страшно рада, она оживилась, щеки пылали. Провели вечер в родной обстановке, но Шура, несмотря на свой обычный юмор, часто пытливо и грустно поглядывал на Лиду. Я почувствовала, что между ними есть не только родственная привязанность. Утром мы с Шурой поехали в Напольное, он был молчалив. В Напольном он пробыл только час и взял с меня слово, чтобы я писала ему о всех изменениях в здоровье Лиды, что я и исполняла. Здоровье ее становилось все хуже, присылали (?) молодого врача Е.М. Тареева (?), у которого только что умерла молоденькая жена от туберкулеза ??????.

Тареев, несмотря на свою молодость, уже пользовался большим авторитетом среди населения и за его знания и бескорыстность. Он тщательно выслушал Лиду и сказал наедине родителям, что у нее уже далеко зашедший туберкулез легких. Нужно, конечно, лечить, но за исход не ручается. Все мы были потрясены. Лиде об этом не сказали. Но через несколько дней она мне сказала, что она раньше Тареева чувствовала, что с ней. Лида попросила меня бросить работу и приехать к ним. И я с этого момента до смерти Лиды была при ней. Это было в конце февраля, а умерла она в июне. Я целыми днями сидела с Лидой, она мне говорила, что она хочет умереть, т.к. ей кажется, что она не найдет себе места в жизни. Мне казалось тогда, что она таила в себе любовь к Шуре, но молчала об этом, т.к. знала, что родители будут против. Он, видимо, тоже ее любил. В те дни о многом мы с ней говорили, она часто вспоминала свою юность, проведенную вместе с умершим братом Волей и моим братом Перой, которого она тоже любила, как брата. Все эти разговоры о близких и о жизни говорили о ее большом уме, тонкости ее натуры и о ее способности переносить физические и нравственные страдания.

 К нам часто наезжал Тареев, тщательно выслушивал Лиду, давал лекарство и успокаивал ее, говоря, что она выздоровеет. Лида понимала эти успокоения, говоря - "он думает, что я не хочу умирать". Здоровье ее становилось все хуже и хуже, он на наших глазах таяла. Наступила весна, она как будто стала поживее, стала выходить на кухню. Но это была последняя вспышка облегчения. Зацвели деревья, запели птички, Лида стала сильнее задыхаться. Лиза и Дмитрий Васильевич ходили убитые. К моему удивлению, Лиза однажды мне сказала тихо, что она уже хочет жить... Это было незадолго до ее смерти. Как-то она мне сказала, что когда она будет умирать, то скажет слова: "ныне отпущаеши раба твоего по глаголу твоему с миром" (слова из Священного Писания). Лида была глубоко верующим человеком, это ей облегчало мысль о близкой смерти. Я почти безотлучно была при ней, были и Леля, и Боря, приехавшие на каникулы. 

Наступила смерть, за минуту до потери сознания она заплетающимся языком сказала: "ныне отпущаеши..."

Лиду схоронили, я поехала к маме в Кочетовку, потом мы с Перой пошли в Анастасово, а оттуда в Напольное к Васе. Вскоре нам пришло известие, что в наше отсутствие сгорел наш дом, и мы остались без крова, и всё, что было в доме, сгорело. Перешли в маленькую хатенку к женщине, у которой муж был на действительной службе. Вскоре приехал с фронта гражданской войны брат Саня. И все мы ютились в этой хатке. На работу пока меня братья не пустили. Жизнь была тяжелая, хлеб ели с лебедой и желудями, в селе начались повальные испанка и сыпной тиф. 

Братья работали учителями, первым заразился Пера, в нашем домишке негде было больного и положить, отправили его в больницу за 12 километров. Вскоре заболела и мама, а через несколько времени и я. Мама и я болели тяжело, брат Саня ходил в школу и занимался и за себя и за Перу. Ухаживать было некому, хозяйка сама заболела. На 10 день мне было очень плохо, пригласили врача, он сказал, что у меня осложнение на сердце, мама уже кое-как ходила. Я лежала почти без сознания 21 день, потом был кризис, я чувствовала, что умираю, никого не было, кроме мамы.

 Мама, как сейчас помню, стояла на коленях и молилась, соседка послала за Саней, через несколько времени он пришел с фельдшером, который сделал мне укол камфоры, стало лучше. Потом приехал зять Дмитрий Васильевич, взял нас с мамой в Анастасово, где мы до весны и жили. Без нас заболел Саня, и лежал больной по крестьянским избам, они его и кормили и давали приют.

Да, было страшное время: голод, болезни и смерть населения... Это было в 21 году. 

Осенью мы с Саней устроились в ??? семинарии, он преподавателем психологии, я лаборантом при его кабинете. Жила я вместе с Борей и Лелей, которые учились в школе. Квартира была неважная, хозяйка грязнуля, но вообще жили мы все дружно и весело. На следующий год мы переехали работать в Сеченово в школу-девятилетку: я преподавателем русской литературы, Саня завучем и преподавателем истории, туда же переехал работать и пера, мама осталась в Кочетовке одна. Саня уже и в Порецком и в Сеченове жил с женой и дочкой Олечкой, которую мы все любили. Но в Сеченове произошла трагедия в жизни брата.

Он увлекся ученицей нашей школы, простой девушкой, ничем не примечательной. В их отношениях ничего не было близкого, брат говорил, что его увлечение чисто платоническое, но Анюта приходила от этого в бешенство и в одно прекрасное время уехала под Москву к матери. 

Никогда не забуду душераздирающий крик Олечки при прощании с нами, ей было лет 7.  И теперь, прислав мне письмо, уже матерью взрослых дочерей, она писала, что только это счастливое детство ей вспоминается, единственное счастливое время все ее жизни. Я виню себя за то, что мы никак не могли помогать ей, и никто из нас не взял ее к себе, когда умерла ее мама в 1930 году.

На следующий год брат уехал из Сеченова. Прислали к нам в школу двух молодых преподавателей математики: Валидова и Лазарева, первый с виду был скромный, второй красивый, высокомерный с виду. И с первых же дней Лазарев стал у меня бывать, мне он сначала понравился: он был неглуп и хорош собой, но спустя некоторое время я поняла, что несимпатичный, как человек. У меня стал бывать Валидов и вскоре сделал мне предложение, на которое я боялась дать согласие, т.к. разница была почти на 8 лет, об этом ему говорили, но он ответил, что дело не в этом. 

Я дала согласие и поехала в Анастасово к маме за разрешением. Она ответила, чтобы я решала сама, а она все равно не знает его. Поженившись, мы продолжали жить и работать в Сеченове, школа была в двухэтажном доме, выстроенном отцом Сеченова, потом там жили родственники Ляпуновы, поэтому крестьяне называли его Ляпуновским домом.

перед школой был парк. Мы сначала жили в нижнем этаже школы, выходившем в парк. Потом, когда появились дети, перешли жить в флигелек племянника Сеченова. В этом же селе жили и Филатовы (?). В наше время сохранился только парк, похожий на запущенный лес. В этот же год, как я вышла замуж, папу взяли на действительную службу в Ленинградское училище. Я осталась одна в ожидании нового члена семьи. Родиться он должен был в конце марта, я боялась этого момента. В декретном отпуске жила у мамы в Кочетовке. 

Папа в Ленинграде тоже беспокоился обо мне и решил просить отпуска на это время, отпуска не разрешали, но папе все же дали, как поощрение за хорошую службу. 24 марта утром неожиданно он явился в Кочетовку, от Митинки (?) шел пешком ночью, за ним бежала стая волков, но у него были газеты, он их жег и отпугивал волков. Конечно, было жутко.

В этот же вечер у меня начались схватки, послали за врачом-старичком, нашим знакомым. Роды были очень трудные, схваток не было, сердце работало слабо, у ребенка стало не прослушиваться биение его.

Решили накладывать щипцы, папа прокипятил инструмент, и врач вынул ребенка, он молчал, Семен Ал. его стал шлепать и вскоре послышался писк ребенка. Папа и моя мама, стоявшие тут, плакали. У меня в голове была какая-то муть и страшная слабость. Крик ребенка привел меня как бы в сознание. Родилась первая дочь Нина. Через несколько минут приехали из Анастасова сестра и зять на взмыленной лошади. Они узнали о моем состоянии через Борю и Лелю, которые в эти страшные часы приехали к нам.

 Увидя мое состояние, они тотчас же погнали лошадь обратно в Анастасово, и Лиза с Дмитрием Васильевичем на этой же лошади приехали к нам, когда уже все мы успокоились и Нина, завязанная бабкой, лежала в моих ногах. Дмитрий Васильевич потом уехал, а Лиза осталась ночевать, чтобы смотреть за мной и ребенком. Бабушка и папа были измучены в предшествующую ночь. Началась другая жизнь, появились новые заботы и опасения за ребенка. Я стала матерью и испытала новые чувства, доступные только матери: и радости, и страдания.

Продолжение...